СТЕПНЫЕ ВЕЛИКАНЫ

Неуютна и безжизненна степь в зимнюю пору. Беспрепятствен­но гуляет по ней ветер, раздувает снежную пыль, гонит серые Кустики перекати-поле, как голодный волк, завывает в оврагах.

Но что может сравниться по красоте со степью весной? Освобожденная от снега, она покроется нежной молодой зеленью, Украсится яркими тюльпанами и живет хоть короткое время, но полноценной, ликующей жизнью. Возле еще непросохших Норок, стоя на задних лапках, свистят суслики, в голубом небе, звенят нескончаемые песни жаворонков, воздух наполняется горьковатым запахом полыни. Где-то на далеком горизонте земля сбивается с небом, и кажется - нет степи конца и края. Как вы Хороши, родные степные просторы!

Чудесная картина весенней степи для меня неразрывно свя­зана с воспоминаниями об охоте на дроф. Эти птицы-великаны всегда казались мне недоступными. Осторожно ведут себя дрофиные стаи. Зоркие птицы издали приметят человека, при первой же тревоге поднимутся в воздух и летят в глубь степи, туда, где, как море, волнуется серебристый ковыль да дрожит и струится нагретый воздух.

Если редко удается эту птицу подстрелить, то еще реже удается ее поймать. Только во время гололедицы не помогает дрофам их природная бдительность. Мокрое оперение покрывается ледяной коркой, и птицы не могут летать. В такие дни пастухи прямо руками ловят в степи беспомощных дроф или загоняют их целыми стадами в селения. Мне ни разу не случалось видеть дроф во время гололедицы и за долгие годы охоты только три раза посчастливилось взять этих птиц живьем, причем каждый раз дрофа попадала мне в руки обязательно с какими-нибудь приключениями.

Помнится, как-то весной еду я по степи в Чкаловской области, возница Федор Гаврилович с увлечением рассказывает мне о дро­фах. Мы удобно расположились на большой телеге, наполнен­ной душистым сеном; ее медленно везет двугорбый верблюд. Монотонно скрипят колеса, чуть пылит дорога, в небе поют жаво­ронки. Изредка слышится весенняя песня кулика-кроншнепа. Мы приближаемся к месту нашего ночлега, расположенного, по словам Федора Гавриловича, в излюбленных местах обитания дроф. Порой то здесь, то там попадаются стаи дроф. Но мы не торопимся. Охота намечена на завтра. И вот наступает заветное утро.

Приметив крупную стаю дроф, мы со всеми предосторож­ностями стараемся подъехать к ней возможно ближе. Я незаметно спрыгиваю с телеги и залегаю в бурьяне. Некоторое время до меня доносится скрип удаляющейся телеги. Затем все стихает. Федор Гаврилович должен, сделав широкий круг по степи, заехать к стае с другой стороны и погнать птиц на меня.

Медленно тянется время. Боясь выдать свое присутствие, лежу неподвижно, не решаясь поднять голову. Проходит более получаса. Мысленно я пытаюсь представить себе, как верблюд, запряженный в телегу, медленно делает большой полукруг. Вот он уже позади дроф и гонит на меня стаю. Затаив дыхание, боясь качнуть хотя бы стебелек травы, вглядываюсь в редкий бурьян и различаю птиц, медленно двигающихся по направлению ко мне. Вытянув длинные шеи, они внимательно наблюдают за показавшейся на горизонте телегой. Чтобы не спугнуть птиц, Федор Гаврилович не едет прямо на дроф, а правит то в одну, то в другую сторону, медленно тесня дроф все ближе и ближе ко мне.

Я вновь прижимаюсь к земле, закрываю глаза и стараюсь ни о чем не думать. Пять, десять, пятнадцать минут: пора! Теперь птицы должны подойти близко. Осторожно приподнимаю голову.

Стая уже не так далеко. Передних птиц отделяет от меня каких-нибудь сто шагов, но, высоко подняв головы, дрофы идут не на меня, а двигаются в сторону, вправо. Телега вдали тарахтит в противоположном направлении.

Опять неподвижно лежу с закрытыми глазами минут десять. За это время картина меняется. Телега медленно ползет направо, а дрофы идут обратно, но опять мимо меня. В чем дело? Неужели осторожные птицы заметили мое присутствие?

Тянутся минуты мучительного ожидания. Надежда на удачную охоту то зарождается, то исчезает. Дрофы все время меняют направление, но расстояние между мной и стаей не сокращается. Птицы все ближе подпускают к себе телегу, упорно не решаясь приблизиться к моему убежищу.

Но вот доносится шум больших сильных крыльев. Сначала, разбежавшись, взлетают передние дрофы, за ними - следующие, и, наконец, вся стая поднимается в воздух и летит на таком расстоянии, что стрелять бесполезно.

Вдали, стоя на телеге, машет руками Федор Гаврилович, мне не слышно его голоса, но можно догадаться, что он кричит, напрягая все силы: «Стреляй! Уйдут! Стреляй!» Без всякой надежды делаю два выстрела по стае.

И вдруг - о чудо! Одна из птиц отстает от других, косо опус­кается вниз и быстро бежит по степи. За ней, не чуя под собой ног, мчусь я и уголком глаза вижу, как в стороне причудливой крупной рысью бежит верблюд, за ним, подскакивая на кочках, ковыляет телега, а в телеге трясется Федор Гаврилович. По пути, чтобы облегчить себе бег, я сбрасываю патронташ, бинокль с оборвавшимся ремешком летит в сторону. Мне сейчас важно только одно - как бы не упустить дрофу.

Неожиданно птица останавливается и, распустив большие крылья, сама бросается мне навстречу. Это происходит так вне­запно и быстро, что я не в силах остановиться. Крупная птица всей своей тяжестью ударяет меня в грудь, и, потеряв равнове­сие, я лечу в траву, успев, однако, схватить дрофу за шею. Сильными ногами дрофа рвет мою одежду и бьет меня широкими крыльями, но скоро прекращает бесполезное сопротивление. Редкая добыча в моих руках. Шальная дробина, попав в шейный позвонок, оглушила дрофу, и благодаря этому мне удалось захва­тить ее живой.

В другой раз мне случилось поймать дрофу во время гнездовья.

Дрофа устраивает гнездо не­подалеку от места, где весной дер­жится стая. Гнездо ее незатей­ливо. Выкопает птица в степи мелкую ямку и прямо на землю отложит свои крупные яйца. Но обнаружить это ничем не за­щищенное гнездо не так-то просто.

Когда птица сидит на яйцах, можно в двух шагах пройти мимо нее и не заметить. Оперение дрофы пестрое, рыжее с белым сливается с общим фоном степи. Сидит птица на яйцах очень, крепко и иногда подпускает человека к себе почти вплотную. Однажды старый пастух-казах, встретившийся мне в степи рассказал, что несколько дней назад он нашел гнездо дроф с тремя яйцами. У дрофы не часто бывает такая кладка; обычно в гнезде лежат два, а иногда всего только одно яйцо. Немудрено что я заинтересовался и стал просить казаха показать это гнездо! Сидим мы с ним на пригорке, разговариваем. Старик смотрит на мое ружье и качает головой: «Убьешь ведь, а птицу жалко весной убивать - яйца даром пропадут». Я стал доказывать, что убитую дрофу мне не нужно, я хочу ее живой поймать и в Москву увезти, где таких птиц никто не видывал. А яйца для кол­лекции сохраню. Поколебался старик, поддался увещеваниям и повел меня к гнезду дрофы.

Прошли мы с ним полкилометра. Вдруг мой спутник приса­живается на корточки и показывает на землю кнутовищем в пяти шагах от себя. Что он хочет показать - никак не могу понять. Место, как стол, ровное, поросло редкой, низенькой травкой, здесь не только что дрофе - воробью негде укрыться. А старик, знай, дергает меня за рубаху, показывает кнутовищем на землю, а сам сердится, качает головой.

- Молодой русский, а глаза нет. Моя глаза старый - смотрел много, а видят. Глаза нет - плохой охота.

Надо сказать, что зрение у меня и сейчас отличное, на свои гла­за я никогда не жаловался, а, напротив, в пример другим ставил. Однако в тот момент, сколько я ни вглядывался в ука­занный клочок степной почвы, ничего не мог увидеть. У меня даже сомнение зародилось, не дурачит ли меня старик.

Но старый пастух продолжает дергать меня за рукав и все что-то сердито бормочет. Наконец я понял, что надо пригнуться к земле, а как пригнулся, так даже попятился назад, и давай сам старика за полу халата тянуть, только не вниз, а в сторону. Совсем рядом с нами, прижавшись к земле, сидела дрофа. Сидит птица головой к ветру, ни одно перышко на ней не шелох­нется, оперение плотно к телу прилегает, а она и глазом не моргнет, застыла, как изваяние.

Оттащил я казаха в сторону и давай с ним советоваться, как птицу живой взять. Надо бы сеткой накрыть, да сетки под руками нет, а идти за ней домой не шутка - в оба конца кило­метров пятнадцать. Думали, думали мы со стариком и, наконец, придумали: петлей ловить. Гляжу я на старого пастуха и див­люсь. Глаза у него искрятся, видимо, мой охотничий азарт и его захватил.

Наскоро мы расплели длинный пастуший кнут да веревочный пояс, каким казах подвязывал свой халат. Пошли в работу и мой ружейный ремень, и пояс. Связали мы все это концами, и получилась комбинированная веревка метров пяти длиной. Посредине ее сделали большую петлю. Взяли нашу снасть за два конца, осторожно подошли к сидящей на гнезде дрофе и набросили ей петлю на шею. Рванулась птица вверх, да поздно. Как на дрожжах, спустили мы ее на землю, связали ноги. Простившись с моим новым приятелем, я торжественно понес свою драгоцен­ную добычу домой.

Недели две продержал я мою пленницу в просторном сарае, стараясь доставлять ей отборную пищу: то принесу из степи молодую травку, то мышь поймаю. При мне дрофа не ест, только зорко следит за каждым моим движением. Но как оставлю ее одну, а позже загляну в сарайчик - смотрю, весь корм съеден. Однако не повезло мне с этой птицей.

Пришло время отъезда. Соорудил я для перевозки дрофы примитивную клетку. Обтянул мешковиной легкий деревянный остов и, чтобы пленнице не было душно, проделал в мешковине несколько небольших дырок для вентиляции. Незадолго до при­хода поезда я привез дрофу на станцию, здесь ее взвесили на весах, выписали мне багажную квитанцию.

Кажется, все в порядке. Но как только, приближаясь к стан­ции, застучал по рельсам поезд, просунула моя пленница голову в дырку мешка, с силой рванулась вперед, разорвала мешко­вину тяжестью своего тела и вылетела на платформу. Еще ми­нута - и дрофа, глубоко взмахивая крыльями, летела в род­ные степи.

Я смотрел ей вслед. Во мне боролись два противоречивых чувства: жалко было потерять ценную птицу и в то же время ра­достно, что вольное существо снова получило свободу.

До сих пор не могу забыть лица станционного весовщика. Растерянно он стоял перед пустой клеткой: что, дескать, теперь прикажете с ней делать? - ив самый последний момент (я видел это уже из окна вагона) весовщик, махнув рукой, погрузил в багажный вагон пустую клетку.

Последний случай, о котором я хочу рассказать, относится к осенней охоте на дроф.

Уже в июле - августе отдельные выводки дроф начинают сбиваться в стаи и кочевать по степным просторам. Чем позже осень, тем крупнее становятся стаи. Степи в эту пору изоби­луют всевозможным кормом. На богатых пастбищах птицы отъедаются, вес старых самцов иной раз достигает пуда. Отяже­левшие дрофы неохотно поднимаются на крылья. Завидев людей, они, вместо того чтобы улететь, стараются спрятаться там, где паслись, и часто подпускают человека совсем близко. Поэтому добыть дрофу в это время уже не так трудно.

Но продолжу рассказ. Был у меня приятель по университету - страстный охотник. Его отец, агроном, работал на Украине дирек­тором крупного зернового совхоза. Во время летних каникул мы часто гостили в этом совхозе. Привольно там было: кругом степные ставки, заросшие по краям камышами, а в них дикие утки. В хлебах в бесчисленном количестве водились перепела и зайцы. Но вот дроф было мало, и поэтому в наших глазах эта дичь имела особенную ценность.

Любил охоту и отец моего приятеля, Владимир Максимович, только вечно ему было некогда. Большую часть времени он прово­дил в поле, а вечером, за ужином, сообщал нам о встреченной дичи. Был в совхозе и еще один страстный охотник, звали его Михаил. Работал он водовозом, вставал с петухами, добросо­вестно развозил воду, а выполнив свои обязанности, брал ружье и отправлялся на поиски дичи.

Однажды ранним утром нас разбудил сам Владимир Мак­симович:

- Живо вставайте, ребята, у совхоза пасутся дрофы. У крыльца уже стояла украинская арба с соломой, запря­женная двумя волами. Владимир Максимович сел за кучера, а я, мой приятель и Михаил зарылись в солому. «Цоб-цобе!» - и арба медленно двинулась по пыльной дороге. Выехав в поле, мы сделали по сжатым хлебам большой полукруг. Дроф нигде не было видно, хоть поворачивай назад.

И вдруг, когда надежда на добычу стала оставлять нас, неда­леко от арбы словно из-под земли появилось пять крупных птиц. Неторопливым шагом дрофы стали отходить в сторону. По-видимому, птицы расположились на отдых и поднялись на ноги только тогда, когда арба подъехала к ним совсем близко. В тот же момент дружно грянули наши ружья, и воздух наполнился пороховым дымом. Соскочив с арбы, Владимир Мак­симович кинулся было вперед, но, не видя из-за дыма добычи, закричал:

- Стреляйте! Стреляйте еще! - и, чтобы не мешать стрельбе, упал на землю.

Снова загремели беспорядочные выстрелы, и все охотники, держа ружья в руках, соскочили на землю. Когда дым рассеялся, мы увидели, что по сжатому полю быстро бежит дрофа-подранок: одно крыло ее беспомощно повисло. Четыре остальные птицы летели над степью; одна из них заметно отставала. Пролетев метров шестьсот, она стала забирать вверх, затем остановилась в воздухе и, кувыркаясь, рухнула вниз.

Не теряя времени, я бросился за дрофой-подранком, а мой приятель и Михаил побежали туда, где упала вторая птица. Поймав свою дрофу (у нее оказалось слабое ранение в крыло), я принес ее домой и, наскоро сделав перевязку, выбежал на крыль­цо. Здесь меня ждали легкие беговые дрожки. Через минуту лучшая лошадка совхоза - Огонек - вихрем мчала меня по сте­пи. Только ветер свистел в ушах да пылилась дорога! Сделав большой круг, не найдя ни дрофы, ни товарищей, я ни с чем вернулся обратно.

Тем временем мой приятель и Михаил добрались до места, куда, по их расчетам, должна была упасть вторая дрофа. Осмот­рели весь участок степи, но не нашли добычи. Долго продол­жались бы эти поиски, если бы им не повстречалась колхозница.

- Парень здесь недавно прошел с мешком за плечами, - охотно пояснила она, - наверное, он и унес вашу дрофу.

Охотники прибавили шаг и действительно вскоре увидели чело­века с мешком за плечами, мирно шагавшего по дороге. Невзначай прохожий оглянулся назад и обомлел. Бегут прямо на него два человека с ружьями наперевес. Что делать? До деревни далеко, кругом ни души - одна надежда на свои ноги. Видит, бедняга, хорошего ждать нечего, и кинулся бежать по кукурузному полю.

Не молод был Михаил, пятый десяток шел. Но до того обидно ему показалось видеть, как у него из-под носа редкую дичину уносят - откуда и силы взялись! Как матерый зверь, ринулся наш Михаил вперед, через кукурузу, наперерез бегущему парню, и закричал нечеловеческим голосом:

- Стой! Стой! Стрелять буду!

Понял парень - плохо дело, не уйти ему от преследования. Встал на колени, чуть не плачет, протягивает вперед руки:

- За что, братцы?

- Мешок, мешок давай! - кричит Михаил. - Что у тебя в мешке, показывай!

- Сапоги, ничего больше нет.

Заглянули в мешок, а там верно, сапоги да еще узелок с хлебом лежит.

- А дрофа? Дрофа где?

- Какая дрофа? Нет у меня, кроме сапог, ничего! Берите

сапоги, а дрофы никакой нет.

Смекнули тут наши неудачники, что глупостей наделали, напрасно человека до полусмерти напугали. Но трудно в такую минуту признать свою вину, легче всего свалить на злополуч­ного парня.

- Если дрофы нет - зачем бежишь? - угрюмо упрекнул Ми­хаил. - Что мы- разбойники, что ли?

- Да как же не бежать! Жизнь, поди, каждому дорога, кто вы такие - откуда мне знать, и разве добрый человек будет на людей бросаться!

С пустыми руками, измученные и злые, вернулись горе охотники домой. Мы вволю посмеялись над их рассказом, пожурил их и думали, что этим все наши охотничьи злоключения и кончились. Но прошло еще несколько дней, и в совхозе стало известно, что предпринятая нами охота на дроф до полусмерти напугал,) и бухгалтера соседнего колхоза. Оправившись от пережитого, пострадавший зашел как-то к Владимиру Максимовичу и, жалуясь на нас, рассказал ему о случившемся.

- Откуда я мог знать, - говорил он, - что это ваши парни охотятся? Пятьдесят четыре года прожил, а такой охоты никогда не видал. Да никто не поверит вам, что так охотиться можно. В то утро зашел я на свой огород. Он, как вам известно, непода­леку от вас помещается. Приехали туда на подводах и еще двое колхозников - мои соседи. Каждый занялся своим делом. Вскоре, глядим, из совхоза выезжает арба, запряженная волами, на ней сидит человек, волов погоняет. Вдруг слышим выстрелы. Глянули туда и обомлели. Соскочил человек с арбы, бежит по полю, а сам кричит не своим голосом. Но разве убежишь от пули? Опят загремели выстрелы, заклубился дым. Бедняга повалился на землю, а из-за арбы выскочили на дорогу три человека с ружьям; Испугались мы. Мои соседи отстегнули постромки от подвов, влезли на лошадей и ускакали в деревню. Я же, как был без лошади, лег в межу, притаился - шевельнуться боюсь, как бы мен не приметили. Вдруг один из людей прямо на меня бежит, что то кричит и ружьем размахивает. Вижу, пропала моя голов; Вскочил я на ноги и до деревни одним духом добежал. А сердце у меня больное. Прибежал домой, свалился в хате, думал совсем не встану.

Нелегко было Владимиру Максимовичу объяснить пострадав­шему, как в то утро мы заметили у совхоза дроф, как подъехали к ним на арбе, как, чтобы не мешать стрельбе, он сам упал на землю и как я бежал по полю за дрофой-подранком. Придя домой, Владимир Максимович напустился на нас.

- Вечно из-за вашей охоты какая-нибудь чепуха получается. Запру вот ружья, тогда и охотьтесь!

Мы осторожно, но ядовито попытались напомнить разгневан­ному хозяину, что и он в этой охоте играл не последнюю роль, но Владимир Максимович, вместо того чтобы согласиться с нами, рассердился еще больше, вышел из комнаты и хлопнул дверью.

Подраненная нами дрофа долгое время жила в саду. Когда вокруг никого из людей не было, она осторожно прогулива­лась и клевала траву, но, завидев человека, сейчас же ложилась на землю и затаивалась.

Осенью я привез нашу пленницу в Москву и отдал ее в зоопарк Степная птица неплохо переносила неволю. Она привыкла к кормившему ее служителю, но с посторонними держала себя по-прежнему строго, недоверчиво. Иной раз сама бросалась на чужого человека так же смело, как бросалась когда-то на меня вольная дрофа, встреченная мной в степи в чудесное весеннее утро.

Дрофы - настоящие степные птицы. Они избегают высоких кустарников и деревьев и держатся только на открытых простран­ствах, где еще издали могут заметить приближающуюся опас­ность. Обильные снега зимой в северных степных районах закры­вают доступ к пище этим пернатым и заставляют их откочевывать далеко к югу. На юге, где снега выпадает мало, они легко перено­сят морозы и живут оседло. Сокращение целины вследствие рас­пашки степей не отразилось на этих птицах. Дрофы приноровились к новым условиям и часто гнездятся в хлебных посевах.