Охотничьи истории

 Этот телефонный звонок застал меня врасплох.
Конец февраля, охота закрывается через считанные дни, да и нечего особо делать в лесу.
Очень снежная зима, январские морозы к февралю лишь немного отступили.
Но тем не менее:
- Привет, это Мирон звонит, приезжай.
Мирон - это егерь с самого края географии. Глухая тупиковая деревня, практически тайга, кругом болота, и восемь жителей, было в прошлом году.
Старики доживают. Жизнь практически ушла из деревни вместе с переносом автодороги - всего несколько километров магистрали прорезали лес, и получился медвежий угол. Да и по трассе - «вперед пятьсот, назад пятьсот» - нет крупных городов.
Сан авиация и автолавка раз в неделю, вот и вся цивилизация.
- Давно не слышал тебя, охота то через два дня закрывается, да и погода не располагает,… на кого охотиться будем? Волки одолели? Или лицензии пропадают?

-Да, волки конечно. Снегу много, к деревне жмутся, собаки уже кончаются, скоро на людей перейдут. Приезжай на недельку, прочистим просеки, я буран наладил, флажков навязал, потом городские с общества подтянутся, попробуем разбить стаю. Заодно на тока съездим, посмотрим, не начали ли чертить глухари, вроде пора уже. А лицензии… да ты и сам знаешь - мяса надо - дам, а стрелять сейчас некого.
-Когда автолавка поедет? Вроде по средам раньше была? Дорогу то под нее ведь чистят обычно? Проеду ли, что бы машину не бросать?
-По средам, как всегда.
- Ну, жди тогда. Скоро буду.
Урман, крупный, темно пепельный кобель лайки, лежавший рядом, подслушал в телефонном разговоре какой-то пароль, понятный только ему и не торопясь потянул рюкзак из приоткрытой двери кладовки.
Ружье, рюкзак в машину. Урман сдает нормативы пожарника под теплыми соплами печки, развалившись на пассажирском сидении. А я пытаюсь что-либо разглядеть в снежной каше, мелькающей перед глазами в свете фар.
Деревня спит, только в крайнем к лесу доме Мирона горит свет. Встречает!
За разговорами и запотевшей с мороза бутылочкой, под копченую кабанятину, продукт огромной закусочной силы, который всегда есть у Мирона, добиваем остатки ночи.
А утром уже летит в лицо снежная пыль от гусеницы бурана, прогоняя накопившуюся от дальней дороги и бессонной ночи усталость, рев бензопил на просеках и снег везде, в карманах, за воротом куртки, он проникает всюду, когда ползаешь по пухляку без лыж.
Но день уходит рано, и вечером снег - это счастье, когда выпрыгиваешь в него из неимоверно жаркой деревенской бани.
А утром снег опять жалит лицо, объезжаем кварталы, ищем волчьи следы. Они здесь, около остатков недавно загнанного лося, им сейчас далеко не уйти, слишком глубокий снег. Катушки красных флажков в санях, на которых гордо восседает уставший бегать Урман, постепенно убывают, опутывая лес флажками. Вместе с ними уходят силы. Пора возвращаться. Неожиданно пересекаем след снегохода, кто-то проехал здесь буквально вчера, позавчера. Мирон останавливается и удивленно хмурясь, смотрит на след. До деревни довольно далеко, но это как раз рядом с границей заказника.
- А ведь кто-то хулиганил… Надо бы проверить.
-Ну, надо, так поехали.
- Безобразят тут у меня в последнее время, с соседнего участка, из-за реки приезжают и хулиганят. Базу там отстроили под охоту, а егеря я даже не видел ни разу. Это считай, по прямой километров 80 будет, а все равно лезут.
Снегоход рвано режет пухляк, след забирает в сторону старой лощины.
Мирон видно нервничает, торопится.
-Берлога ведь в ельнике на склоне, неужто разорили…
Оставляем снегоход, идем пешком, проваливаемся, но упорно лезем вперед.
Вот склон лощины, идти вниз легче, стараемся не шуметь.
Выходим из-за очередного пологого склона, лицо Мирона хмурится...
-Порешили мамку.
Около чела берлоги весь снег утоптан, измят, закровенен.
В спешке люди даже всю тушу не забрали, а срезали только частично мясо и забрали шкуру. Видимо все же мы их спугнули.
Прибежал Урман, обнюхал снег, полизал кровяные пятна, и неожиданно бросился к берлоге.
-Сдурел что ли? Куда!
- Держи его!
Мирон успел комом броситься на собаку, прижать, вдавить в снег.
Вместе едва справляемся с рычащим и мечущимся псом.
-Отведи, привяжи вон к елке подальше.
Мирон снял ватник, бросил на снег около разоренной берлоги.
-Отойдем в сторонку.
Отошли к Урману, закурили. И тут Урман опять взбеленился, рвется с поводка, мечется.
А из берлоги, на тепло ватника выползли два медвежонка, жмутся, скулят…
-Что делать будем?
-Кончать их надо, что еще то?
-Вот сам и кончай, я не могу!
Пока мы спорили, Урман рванул поводок, метнулся вперед, и успел-таки задавить одного медвежонка, пока не был пойман за шкварник.
-Что ты за скотина такая? Они же маленькие еще!
Я запихивал маленькое трясущееся тельце за пазуху.
Мирон неодобрительно смотрел на это мое занятие и держал Урмана за шею, поглаживая по голове и успокаивая.
-Зверь он и есть зверь, и собака это чует.
-Ладно, идти нужно, и так затемняем.

В доме Мирона нашлось место и маленькому пришельцу из леса. Молоко от соседской козы пришлось по вкусу, и наевшийся маленький медведь тихо сопел на том самом ватнике в углу.
-Что делать с ним собираешься?
Мирон внимательно смотрел мне в прямо в глаза.
-Пока дома, потом отвезу в зоопарк сдам, или еще куда.
-Не дело это. Не жизнь для него, а мука. Оставляй, до весны покормлю, а весной, как снег сойдет, отвезу в лес, есть еще одна мамка в моем районе. Примет - будет жить. А нет - значит, судьба такая.
-Да, так будет лучше для всех.

Потом была охота, были волки, были трофеи и промахи, была шумная гульба и веселье большой охотничьей команды.
А маленький мишук так же тихо и незаметно спал в своем ватнике, Мирон уже смирился и отдал ватник зверю насовсем.

Следующая наша встреча с Мироном состоялась только в мае, не смог я вырваться на тока, приехал только на майские праздники, постоять на вальдшнепа, послушать лес.
- Что, выпустил мишука?
-Отвез, да. А то подрос, начал шалить, да и привыкать стал, не дело это. Высадил и бегом в Уазик, отъехал немного, слышу, плачет.
-Выжил ли?
-Да, смотрел, ходил, следы есть, мамка там теперь с тремя ходит, приняла.
Материнский инстинкт оказался сильнее законов выживания, и медведица приняла малыша.
-Ну, пусть живет, хорошее дело сделали!
Через два года, осенью рассказал Мирон, что встретил своего крестника в лесу. Крупный медведь стоял, покачиваясь из стороны в сторону, не уходил, но и подходить не стал.
-Посмотрели друг на друга и разошлись краями, у каждого теперь своя дорога, но узнал меня косолапый, видно, что узнал…

Это была последняя наша встреча с Мироном.
Через полтора года, закрученный в городских проблемах и заботах только вспомнил я и засобирался на осеннюю охоту. Позвонил. Телефон не отвечает.
Собрался и поехал, Мирон всегда примет и не прогонит.
Встретил меня давно знакомый дом заколоченными окнами…
Зашел к соседке.
-Зря вы ребята зверя из лесу брали, нет больше Мирона…
-Как же так?
-А вот так. Шла я с ягодника, слышу, медведь ревет дуром. И все на одном месте.
Сходила к Мирону, говорю, иди смотреть, может что случилось, да позвони, мужиков позови, мало ли что. Кобель то у него в то время больной лежал пластом, под лося попал. Поколел и кобель тоже, следом за Мироном… Один пошел, никому не смог дозвониться…

Мирон шел знакомой тропинкой в сторону малинника, обошел вырубку краем, по тени. Жара, ельник густо пахнет смолой, пощипывает лицо мошка, лес полон звуков и запахов лета. Внезапный шорох травы, луч солнца блеснул на тонкой струйке стального троса, змеей метнувшейся по траве. Уже скидывая карабин с плеча, и разворачиваясь, Мирон понял, что не успевает...
Медведь, попавший в браконьерскую петлю не оставил своему спасителю ни единого шанса…
Нашли их через два дня, когда бабуля соседка подняла тревогу.
Медведь, охваченный петлей из тонкого троса по половине груди, уже умер от обезвоживания, но тело Мирона не тронул, лежал, уткнув голову в убитого им человека.