ЖУРКА

Сейчас мне хочется рассказать о ручном журавле-красавке. Эта замечательная птица прожила у меня 6 лет.

С журавлями я познакомился в раннем детстве. Весной и осенью с характерным курлыканьем они пролетали над станцией Ахтуба. Крупные птицы выстраивались в воздухе большим углом, иногда несколькими углами и, медленно взмахивая широкими крыльями, летели в избранном направлении или начинали кру­житься над одним местом.

Щуря глаза от яркого весеннего солнца, а осенью прячась от ветра, я спешил отыскать в небе вереницы крикливых стран­ников и провожал каждую стаю глазами до тех пор, пока она не исчезала из виду. Иной раз с высоты до меня доносились не только трубные крики взрослых птиц, но и тонкий протяжный писк. Это кричали молодые журавлята, впервые следовавшие за стариками к местам зимовок.

Мне хотелось, чтобы среди наших подсадных уток, используе­мых для охоты, и домашней птицы по двору на длинных ногах расхаживал ручной журавль. О том, что журавлей иногда держат на птичьих дворах, где они не допускают ссор среди домашней птицы, я неоднократно слышал от взрослых. Представьте же себе, какими жадными глазами я провожал журавлиные стаи и особенно те из них, среди которых, судя по писку, летели журавлята.

И вдруг мои мечты разлетелись самым неожиданным образом. К счастью или к несчастью,- судите сами - в руки мне попала книжка, в корне изменившая ход моих мыслей. Я прочел рассказ о жизни журавля в неволе. У этого журавля было поранено крыло, он не мог летать и жил на дворе вместе с домашними птицами. Насколько я помню, рассказ назывался «Журка». Вероятно, рассказ был написан с большим мастерством. Во всяком случае, он произвел на меня, сильного и энергичного мальчишку, потря­сающее впечатление и глубоко врезался в память.

Десятки раз я вспоминал журавля-инвалида, представлял себе, как он, не имея возможности подняться в воздух, чтобы присоеди­ниться к вольным собратьям, громкими криками провожал про­летные журавлиные стаи. И когда этот призыв достигал стаи, журавли отвечали дружными криками и, поджидая птицу, опи­сывали в воздухе широкие круги. Но журавль-инвалид не мог взлететь, и стая, все еще призывая собрата, выстраивалась в угол и продолжала свой путь.

Мучительная жалость к птице калеке наполняла мое сердце. Мне казалось, что журавли как-то особенно тяжело переносят потерю свободы, и, не желая быть виновником или даже свидете­лем страдания птицы, я решил никогда не заводить журавля, Но я был мальчуганом-подростком, старался казаться грубым, стыдился своего чувства и тщательно скрывал его от близких.

- Хочешь, подарю тебе живого журавленка? - однажды возвратившись домой, спросил меня отец.

- Не хочу,- наотрез отказался я, и этим отказом поставил его в тупик.

- Не хочешь иметь журавленка? Ничего не понимаю,- про­должал он.- Ведь журавлята замечательно привязываются к человеку, как собака. Он будет совсем ручным.

Отец хорошо знал, что всякая жив­ность для меня всегда была самым луч­шим, самым дорогим подарком, и вдруг такой нелепый отказ. В чем дело? Моя выходка, как мне казалось, его обидела.

- Значит, журавленка не брать? - на следующее утро вновь спросил отец и, получив отрицательный ответ, боль­ше уже не возвращался к этому воп­росу.

Спустя некоторое время я узнал, что пойманный охотником журавленок был куплен нашим знакомым - желез­нодорожным врачом, помещен в конюш­ню ив дальнейшем случайно убит ло­шадью.

Позднее мне представлялись и дру­гие случаи завести эту птицу, но я не хотел изменять своего решения.

Наверное, лет десять прошло с тех пор, как я отказался от журавленка. За это время наша семья переехала сначала в Иркутск, потом на Украину и поселилась в маленьким Городке на берегу Днепра.

В тот период я особенно увлекался охотой и большую часть свободного времени проводил с ружьем то в днепровских плавнях за утками, то в степях за зайцами и куропатками. Быть может, потому, что это давно прошло, или потому, что я был молод, эта пора моей жизни никогда не изгладится из моей памяти - чудное было время. Я люблю природу Украины. Люблю ее дере­веньки с утопающими в зелени белыми хатками, необъятную ширь степей, окруженные вербами ставки, где по вечерам, как исступ­ленные, поют соловьи и квакают лягушки. Душистый воздух, яркое солнце, южное, синее небо - все здесь бесконечно мило и дорого моему сердцу.

Как-то в августе я возвращался с охоты степной дорогой. Было уже очень поздно, когда дорога вывела меня к небольшой деревеньке. Мне we хотелось ночью будоражить деревенских собак, и я, свернув с дороги, пошел в обход, целиной. Надо сказать, что в те годы я не жалел своих ног и, предпринимая большие переходы, часто приводил их в плачевное состояние. Стертые ноги не давали мне покоя, и я решил переобуться. Но, покончив с этим, я не пошел дальше, а разлегся на траве, вслушиваясь в доносив­шиеся звуки. Кругом в пожелтевшей траве сонно трещали сверчки, где-то далеко, вероятно у куреня на бахче, лаяла собака, из дере­веньки неслась украинская песня:

Ты не лякайся, що нас кто пидслухает,

Тыхо, ни витру, ни хмар.

Ничинька-матонька сном всих окутала

И не шелохне в гаю,-

негромко пел молодой голос. Эти звуки сливались с шорохами и гомоном бесчисленных ночных насекомых и, казалось, вместе с теплом нагретой за день земли поднимались все выше и выше к звездному небу. И хотя в песне, в трескотне сверчков не было ничего особенного, я никак не мог оторваться от этой своеобраз­ной музыки - лежал и слушал.

Вдруг откуда-то поблизости донесся тихий журавлиный голос. Обычно так переговариваются журавли, ночуя в степи. Я застыл на месте. Несколько секунд спустя, производя крыльями неясный шорох, в двадцати шагах от меня опустилась стая журавлей-красавок. Видимо, возбужденные полетом, птицы сначала негромко «переговаривались» между собой, отряхивали и приводили в порядок оперение, а затем одна за другой укладывали голову на спину и затихали. Только один журавль продолжал бодрствовать и, медленно расхаживая поодаль от спящей стаи, всматривался в окружающую степь.

Стараясь не потревожить птиц, я лежал неподвижно. Но сторожевой журавль случайно несколько приблизился ко мне и вдруг остановился. Видимо, непонятный предмет, лежащий в степи, вызвал его недоверие. Не решаясь двигаться дальше, он, насколько было возможно, вытянул шею и, желая рассмотреть меня, поворачивал голову. Наверное, я все-таки шелохнулся или, быть может, громко вздохнул. Так или иначе, но в следующее мгновение птица поняла, что опасность рядом. Не спуская с меня глаз и потому спотыкаясь о стебли бурьяна, сторожевой журавль как-то боком быстро зашагал в сторону. «Керрии»,- прорезал темноту невыно­симо резкий в тишине крик, и по этому сигналу все кочующие птицы взлетели в воздух и, уже громко перекликаясь: «крри-крру-крру-крру», пытались собраться в стаю в ночном небе.

Настала осень. Собираясь участвовать в загоне на лисиц и зайцев, я решил привести в порядок ружье и отправился к ору­жейному мастеру. Стояло прохладное ноябрьское утро. Покрытое сплошными серыми тучами низко висело небо, на окраине города местами зеленела трава, блестели лужи, к сапогам назойливо липла грязь. После коротких поисков я нашел на воротах нужный номер и постучал в калитку. Долго не открывали. Наконец послы­шались шаги, оружейный мастер впустил меня во двор и пригла­сил в комнаты. Однако то, что я увидел, заставило меня задер­жаться.

Как сейчас помню широкий квадратный двор, какие нередки на Украине. Слева стояли два больших скирда соломы, справа тянулся низкий выбеленный домик с черепичной крышей, а позади помещалась кирпичная конюшня, около нее высоко поднималась куча навоза. Эта куча навоза и привлекла в тот момент мое вни­мание. На ее вершине, резко выделяясь на темном фоне, на одной ноге стоял журавль-красавка. И, вместо того чтобы пойти к крыль­цу, я, увлекая за собой хозяина, направился к конюшне, близ которой стояла птица. Это был великолепный, вполне взрослый журавль. Его чистое светло-серое оперение плотно прилегало к телу, голову украшали белые косички, свисая к тонкой изящной шее, ярко-красные глаза внимательно следили за мной - незна­комым человеком.

- Подранок? - спросил я мастера, указывая на журавля

- Нет, года три тому назад молодым взят.

- Подрезано крыло? - вновь задал я вопрос.

- Да нет, не подрезано, летает,- и, чтобы доказать правоту своих слов, он снял с руки рукавицу, какую иной раз надевают слесари во время работы, и бросил ее под ноги птицы. «Крри»,- кричал журавль и, раскрыв крылья, схватил рукавицу клювом высоко подбросил в воздух. Когда же, падая, рукавица поравнялась с ним, он поймал ее на лету, бросил далеко в сторону и сам залетел. С криком птица сделала большой полукруг над двором, затем опустилась среди группы мокрых после дождя домаш­них кур.

И не улетает? А когда журавли летят, неужели и на них не обращает внимания? А кормите чем? А где зимой держите? - забыв о цели посещения, забрасывал я мастера вопросами, восхи­щаясь чудной птицей.

Пять минут спустя я уже знал все подробности. Журавля звали Журкой, он прожил на этом дворе три года, был совершенно ручным. Когда весной и осенью над городом пролетали журавли­ные стаи, он громко кричал, поднимался в воздух и, сделав несколько больших кругов, всегда возвращался во двор. Журку очень любят, но никто его не хочет принуждать жить во дворе, и если он улетит, то, значит, на свободе ему будет лучше, жалеть его нечего, тем более что он съедает втрое больше курицы, а толку от него мало - яиц не несет. Я был в восторге.

- Быть может, вы согласитесь продать мне птицу? - обра­тился я к мастеру.- Я большой любитель всего живого, и вашему Журке будет хорошо житься.

- Ну, уж это вы с хозяйкой решайте,- ответил мастер и повел меня в комнаты.

- Да на что мне ваши гроши! - возразила мне хозяйка.

- Ей деньги не нужны, породистых кур достать хочет,- добавил хозяин.

Но породистых кур взять было неоткуда, и я попробовал пред­ложить жившего у меня самца-павлина или пару цесарок. Приш­лось разъяснить, что павлин обладает громадным красивым хвос­том, перья которого ежегодно вырастают заново и что цесарки несут много яиц, отличающихся очень крепкой скорлупой.

- Павлин - ничего,- доброжелательно кивнул головой хо­зяин.

- А те шо, яички крепки несут? - вопросительно добавила хозяйка.

Видя, что журавль почти мой, я решил быть щедрым. Хозяину я отдаю неистощимого носителя ярких перьев, которыми при Желании можно через несколько лет украсить все комнаты, а хозяйке - цесарок, несущих крепкие яйца. К общему удовольствию, обмен состоялся. Но перед тем как рассказать о жизни. У меня приобретенного журавля, несколько слов я скажу о птицах, Послуживших в качестве обменной ценности.

Конечно, каждому из читателей доводилось слышать, как скрипит иногда немазаное колесо. Крутится оно вокруг собст­венной оси и через определенные промежутки времени цепляется за ось одним и тем же местом, издавая назойливый скрип,  вспомнил о немазаном колесе не случайно, а потому, что точно же кричит цесарка. Надоедливая, глупая эта птица. Иной раз попадет она за какой-нибудь низенький заборчик и вместо того, чтобы перелететь через него, начнет бегать вдоль забора, издавая назойливые звуки.

А в это время, соскучившись, вторая цесарка бегает и скрипит по другую сто­рону забора - «чудный» дуэт получается. Терпишь иногда, терпишь и, наконец, за­пустишь в цесарку метлой или веником. Как пулемет, затрещит испуганная птица и, легко поднявшись на крылья, перелетит во двор соседа. Пройдет некоторое время, забудется пережитый испуг, и цесарка заскрипит в соседнем дворе и будет кри­чать до тех пор, пока в нее и там не запус­тят метлой. Этим я не хочу сказать, что цесарки никуда не годные птицы, но мне они; в то время надоели ужасно, и я был рад от них избавиться.

И если крикливые цесарки вызывали у соседей желание запустить в них первым попавшимся под руку предметом, то вид и крик моего павлина вызывали иное жела­ние. Я бы очень хотел увидеть павлина на его родине - в лесах Индии или Цейлоне, но никому не советую держать эту яркую птицу в городских условиях. «Каяуу»,- на весь квартал не то гром­ко мяукал, не то кричал павлин, взлетев на забор и опуская длинный разукрашен­ный яркими спинными перьями хвост на улицу. И по этому сигналу не только у ребят, но и у взрослых появ­лялось неудержимое желание схватить павлина за хвост и выдер­нуть из него хотя бы пару замечательных перьев. «Ведь привыкли же не рвать цветы с клумбы городского парка»,- раздраженно думал я. Впрочем, спущенный на улицу павлиний хвост - неотра­зимый соблазн, мимо которого действительно пройти трудно. Так или иначе, павлиний хвост, благодаря своей длине и яркости, бро­сался всем в глаза и был причиной ссор с ребятами и взрослыми. Меняя павлина, я раз и навсегда избавлялся от неприятной обя­занности постоянно следить, чтобы случайный прохожий не вырвал пера из хвоста птицы.

- Какое значение может иметь одно вырванное перо? - говорили мне. Безусловно, никакого - ведь хвост моего павлина все равно никогда не успевал отрасти полностью. Но несчастью, у меня не было сил подчиняться холодной логике и оставаться спокойным.

Я глубоко убежден, что и вы, читатели, поступали бы так в моем положении. Представьте, например, такой случай. Однаж

ды порывистый взлет павлина с забора привлек мое внимание. Несомненно, кто-то пытался схватить его с улицы. «Опять ребята»,- мелькнуло у меня в голове. Не теряя ни секунды, я пере­махнул через забор и нос к носу столкнулся со «злодеем». Вы, конечно, убеждены, что злодеем оказался соседний мальчишка. Ничего подобного. На тротуаре стоял прекрасно одетый пожилой человек с весьма внушительной внешностью. Мое неожиданное появление привело его в сильное замешательство. Ведь он не успел скрыть следы «преступления». Улика была налицо - в левой руке он держал большое красивое перо павлина.

- Догадываюсь, молодой человек, что это ваш павлин,- любезно заговорил он, не дожидаясь вопросов.- Одно можно сказать - замечательная, красивая птица.

- Да, павлин мой,- бледнея от негодования, процедил я сквозь зубы,- но скажите, пожалуйста, на каком основании вы вырвали это перо? Давайте-ка его сюда.

- Простите, пожалуйста, но ведь я только одно перо, одно перышко. Какое это может иметь значение? Ведь у Вашего павлина множество таких перьев. Право же, молодой человек, нельзя горя­читься из-за пустяков. Уверяю вас, что я не мог предполагать, что причиню вам неприятность. Конечно, красивое перышко, но, в сущности, оно мне и не нужно.

- Да не один вы перья из павлина щиплите, все соседние мальчишки занимаются этим, но им, десятилетним, простительно, а вот вам, дожившему до седин человеку, стыдно такими вещами заниматься.

Высказав протест в такой форме, мне следовало взять перо и гордо удалиться. Этим я поставил бы противника в незавидное положение. Но, увы, у меня не было дипломатических способно­стей. Допущенная мной резкость позволила незнакомцу с честью выйти из глупого положения.

- Щипать несчастную птицу не жалко, это пустяки по-ваше­му,- сказал я,- а вот если у вас прохожие начнут по волоску выдергивать? Как вам это понравится?

Мгновенно лицо незнакомца стало страшным, тяжелая трость застучала о тротуар.

- Вы забываетесь, невоспитанный молодой человек, мои внуки никогда не позволят себе такой дерзости! - кричал он, содрогаясь всем телом.- Вы просто грубиян.

С этими словами незнакомец повернулся ко мне спиной и пошел прочь. Вся его фигура выражала оскорбленное достоин­ство. Вероятно, случайно, в волнении, он забыл в руке прекрасное павлинье перо и теперь небрежно размахивал им из стороны в сторону. Впрочем, мне показалось, что он боялся зацепить им за торчащие из соседнего палисадника ветви сирени.

«Мало того, что перо вырвал и утащил, он к тому же и меня изругал»,- уныло думал я, идя к калитке. После этого случая самое лучшее - как можно скорее расстаться с павлином.

«Как хорошо,- думал я,- что вкусы людей столь различны. Иначе этот обмен не мог бы состояться».

А сейчас мастер был в восторге от павлина, его жене нрави­лись цесарки. Я же был бесконечно рад, что приобретенный журавль не походил ни на цесарок, ни на павлина.

Выпустить хорошо летающего журавля на двор я боялся. Улетит, чего доброго. На первое время я поместил его в просторный сарай, широко открыв дверь и затянув ее сеткой. Пусть привыкает к новой обстановке и сдружится с домашними птицами. В то время у меня жили две самки и один селезень и семья серых куропаток под руководством крошечной курочки-бентамки. Трех таких куро­чек и одного петушка я специально держал для подкладки под них яиц диких птиц. В ту весну я нашел гнездо серой куропатки и, взяв из него восемь яиц, подложил под курочку. Маленькая квочка прекрасно высидела куропаток, и сейчас уже совсем боль­шие птицы послушно следовали за приемной матерью.

Журка быстро свыкся с этой компанией, и уже одно его при­сутствие в дальнейшем могло оказаться полезным. Дело в том, что куропаточки привлекали внимание ворон и кошек, но присутствие крупной птицы, конечно, будет сдерживать их хищнические на­клонности. Понятно, что я с нетерпением ждал, когда смогу выпустить Журку из сарая на волю.

- Пора! - спустя неделю решил я и, отодвинув сетку, осто­рожно выгнал всех птиц из сарая на широкий двор.

«Крри»,- громко закричал журавль и, совершив короткий пробег, взлетел. Перепуганные куропатки, как горох, рассыпались в разные стороны и неподвижно залегли, где попало. Журка же, взмахивая широкими крыльями и крича, удалялся в противопо­ложную от своего прежнего дома сторону и, наконец, исчез за высокими зданиями.

Остаток дня в высоких охотничьих сапогах пробродил я по улицам окраины, заглядывая в каждый двор и все надеясь найти улетевшего журавля.

- Не опустилась ли здесь большая птица, «як черногуз» (как аист)? - расспрашивал я встречных ребят и взрослых.

Но птицы никто не видел. Вероятно, я тщательно исследовал эту часть города. Во всяком случае, когда вечером печальный и усталый я возвращался домой, ребята издали узнавали меня.

- Опять дядька «як черногуз» идет,- говорили они друг другу.

Безрезультатные поиски продолжались и на следующий день. Только к вечеру, потеряв надежду найти улетевшую птицу, я на всякий случай отправился к ее бывшему владельцу. Первого, кого я увидел, войдя в калитку, это Журку. Спрятав голову под крыло, он стоял на одной ноге на вершине выброшенного из конюшни навоза.

- А мы ему второй день ничего есть не даем - все вас поджидаем,- встретил меня хозяин.- Накормишь, так он, пожалуй, сюда летать повадится.

Но мне было не до разговоров. Я спешил перенести Журку и, возвратившись домой, на этот раз без всякой опаски выпустил его во двор у сарая. Пока птица утоляла голод, сильно стемнело, и Журка вынужден был вместе с другими моими питомцами зайти в сарай, где и провел ночь. С этого дня птица уже не пыталась улететь к прежнему владельцу. Вскоре она привязалась ко мне и сдружилась с окружающим ее пернатым насе­лением.

Однажды громкий крик журавля привлек мое внимание. «Что там случилось?» - подумал я и поспешил в конец двора, откуда доносились настойчивые крики птицы.

Здесь несколько грядок маленького огорода, заросшего пожел­тевшей растительностью, были обнесены старой рыболовной сетью. В ней, запутавшись в ячейках, беспомощно висела одна моя куропатка, около нее суетился маленький петушок, и, с опаской дергая клювом сетку, кричал журавль. Я поспешил взять бью­щуюся куропатку в руки. Журка перестал кричать, но вполне успо­коился только после того, как я освободил злосчастную птицу из сетки и выпустил ее во двор.

Журка, видимо, хорошо знал хищных птиц. Пролетавший низко над двором ястреб-перепелятник или парящий в небе орел всегда привлекали его внимание. Повернув голову набок и зорко всматриваясь в летящую птицу своим красным глазом, журавль громким криком оповещал все живое об опасности. Но и сам он, видимо, боялся этих страшных пернатых и спешил укрыться под группой росших во дворе акаций.

И если о настоящих хищниках журавль только предупреждал криком, то в отношении серых ворон он прибегал к более актив­ным действиям. «Крри»,- издавал он короткий резкий крик и стре­мительно налетал на опустившуюся во дворе ворону, заставляя ее переместиться на другое место. «Крри»,- продолжал он гонять ворону, пока та, наконец, теряла надежду завладеть чем-нибудь съедобным и убиралась подальше от голосистой, настойчивой птицы. Появление во дворе всех четвероногих - от собаки до мышонка - вызывало в журавле протест.

Я расскажу только о двух небольших происшествиях. Одно из них связано с кошкой, другое - с крошечным мышонком.

Однажды в холодный декабрьский день я выпустил из сарая во .двор всю живность. Ночью выпал снег и сейчас слабо таял под холодными косыми лучами солнца. Вероятно, снег и холодный ветер вскоре побудили моих питомцев забраться в сарай и рас­сесться там на толстом слое сена. В это время на росших во дворе акациях копошилась большая синица. Неподалеку от жилых построек она разыскала часть шапки подсолнуха, наполненного семенами. С трудом справляясь с порывами ветра, она перетаски­вала семечко на акацию, вскрывала и съедала его и опять летела за новой добычей.

Частые перелеты птички над самой землей вскоре заметила кошка. Однако хитрый хищник не пытался поймать синицу близ построек, где негде было укрыться. Кошка залегла на пути пере лета синицы, спрятавшись за лежащим поленом, и внимательно следила за движением птицы. Чем ближе пролетала синица, тем напряженнее прижималась к земле кошка - вот-вот прыгнет. Эту сцену я наблюдал через окно комнаты и только хотел выйти наружу, чтобы выгнать кошку из ее засады и прекратить опасную игру, как увидел Журку. Он быстрыми, но осторожными шагами незаметно подошел сзади к кошке, сильно ударил ее клювом в спи­ну и, резко крикнув, подскочил вверх. Как будто подброшенная электрическим током, кошка также подлетела на метр в воздух и затем кинулась через весь двор к строениям. Летя над самой землей, Журка с громким криком наносил ей удар за ударом, дер­гал за хвост и прекратил преследование только после того, как кошка скрылась в отдушине подполья. После этого случая кошка считала наш двор далеко не безопасным местом и не пыталась здесь охотиться за птицами.

В одно прекрасное утро, кормя птиц во дворе, я обнаружил, что у меня совсем мало осталось корма. Чтобы освободить мешок, я вытряс все остатки среди кормившихся птиц. Вдруг журавль взлетел в воздух и издал такой резкий крик, что я вздрогнул от неожиданности. Все остальные птицы, привыкшие считать крик журавля сигналом тревоги, рассыпались в разные стороны. Недо­умевая, я замер на месте и ждал, когда пыль от мешка осядет на землю и позволит выяснить, что случилось. Виновником тре­воги оказался маленький мышонок. Я вытряс его на землю вместе с зерном из мешка и этим вызвал переполох среди моего птичьего населения. Преследуемый журавлем мышонок каким-то чудом избежал гибели и скрылся в норке под стенкой сарая. В течение нескольких последующих дней осторожная птица зорко следила за темным отверстием норки. Вероятно, журавль был уверен, что скрывшийся мышонок вновь появится наружу.

Рано наступает на юге весна. В самом начале марта приле­тели скворцы. Почти одновременно с ними в степях появились большие табуны дроф, а спустя неделю я уже видел над городом крикливую стаю гусей. «Когда же полетят журавли? - с неко­торой тревогой думал я.- Ведь их появление так или иначе должно отразиться на Журке».

И вот однажды в яркий солнечный день до моего слуха доле­тели давно знакомые, своеобразные трубные голоса журавлиной стаи. Заслышав вольных собратий значительно ранее меня, Журка взбежал на высокий погреб и, следя отсюда за летящими птицами, наполнил воздух какими-то особыми призывными криками. Но птицы летели очень высоко. Образовав в голубом небе широкий угол, они, как казалось снизу, едва двигались к северу и, вероятно, не слышали крика Журки. Но с этого дня Журку как подменили. Он не находил себе места, мало интересовался окружающей его жизнью и то и дело поглядывал в голубую даль. Его беспокой­ство с каждым днем возрастало. Как-то громкий крик журавля разбудил меня ночью. Я оделся и вышел на воздух.

Стояла довольно прохладная весенняя ночь. В закрытом сарае громко и настойчиво кричал мой журавль. В разных направлениях ему откликались журавли-красавки. Видимо, пролетная стая, сбитая с толку криком ручной птицы, разбилась на маленькие группы и теперь, потеряв ориентировку, носилась в воздухе. Порой журавли опускались так низко, что были слышны взмахи их крыльев, и казалось, что весь двор наполнялся их громкими, резкими криками. Десятки вольных птиц как будто настойчиво требовали освобождения пленного собрата.

- Ручаюсь, улетит, если вы выпустите журавля из сарая, - услышал я рядом знакомый голос.

Разбуженный крикливыми птицами, в валенках и полушубке стоял на крыльце мой сосед.

- Ну и пусть улетает, - раздраженно ответил я и, пройдя двор, настежь открыл дверь птичника.

На темном фоне земли тотчас появился светлый силуэт Журки. Несколько секунд он топтался на месте, затем с криком разбе­жался по двору и поднялся в воздух. Еще некоторое время крики журавлей раздавались поблизости, затем стали удаляться и, наконец, смолкли. А я еще долго оставался в конце двора. Мне не хотелось сейчас встречаться и говорить с соседом - ведь я прощался с Журкой, к которому успел привязаться за зиму.

«В такую ночь невозможно не улететь», - думал я, вслуши­ваясь в ночные звуки.

Казалось, все огромное темное небо насыщено свистом крыль­ев и криком. Масса разнообразных птиц избрала эту ночь для перелета к северу. Вот четко выделяются чудные, протяжные голоса уток-свиязей, захлебываясь, свистит кулик-черныш, цырка­ет маленькая птичка - лесной конек. Все движется, все спешит в темноте ночи на север, на свою далекую родину.

Осторожный стук в окно разбудил меня утром.

- Вы уж меня не ругайте, что бужу вас так рано после бес­сонной ночи, - улыбаясь, говорит сосед. - Вы знаете, Журка-то не улетел, а я был вчера уверен, что больше его никогда не увижу. Вот смотрите туда,- указал он в конец двора, когда я вскочил на ноги и прильнул к стеклу. Там у сарая медленно на своих Длинных ногах расхаживал Журка. Много раз после описанного случая ручной журавль поднимался в воздух и пытался присоеди­ниться к журавлиной стае. Но по непонятным для меня причинам он не улетал, а, проводив стаю, возвращался обратно. Я уверен, что не только большая привязанность, на которую способна эта птица, удерживала его около человека. У журавля оказался небольшой физический недостаток. Когда Журка поднимался в воздух, он несколько вбок отгибал вытянутую назад правую ногу. При длительном полете она могла мешать прямому дви­жению. Быть может, этот маленький недостаток не позволял ему присоединиться к диким собратьям.

Уезжая с Украины, я не смог расстаться с Журкой и привез его в Москву. Сначала он жил в московской квартире, потом на даче. Позднее я передал его зоопарку, где Журка жил в загоне с другими журавлями. При моем посещении он всегда узнавал меня и, когда я удалялся от загона, поспешно шел вдоль изгороди, а затем кричал, пока я не исчезал из виду.